— успел скрыться или придумать оправдание своим действиям.
Но Линк этого не понял, и когда Венн вышел из кабинета, то сразу натолкнулся на него. Венн посмотрел на долговязого подростка, прямо в его горящие ненавистью глаза и устало сказал.
— Кто бы и что бы тебе ни говорил, ты можешь гордиться своим отцом. И матерью тоже. Они Армонтины.
Осень, 5 декада
Рейсы, работа в гараже, занятия с Лутошкой, работы по хозяйству. Всё устаканивается, как говорил Плешак, пусть ему в Ирий-саду хорошо будет. А интересно, ведь у Огня и свет, и тепло, и жар нестерпимый, и лёд вечный, кто уж чего заслужил, а Ирий-сад для всех, или сволочей куда-то ещё отправляют? У кого бы это узнать? Даже случайных обмолвок не слышал.
Гаор гнал фургон в самом благодушном настроении. Так хорошо у него на душе давно не было. Всё, что задумывал, удавалось. Лутошку выпустили с ним в пробную поездку, потом парня проверил сам хозяин, и в следующий рейс по посёлкам Лутошку отпустят с ним. А вдвоём в дороге куда веселее. На склады он уже с Лутошкой съездил и смог в дороге провернуть давно задуманное. Дал небольшой крюк к примеченной им свалке, оставил Лутошку на дороге у фургона с раскрытым мотором, будто починка у них, и, приказав, если что, гудеть, пролез под огораживающей свалку колючей проволокой, порылся во всяком хламе и отыскал большой, на двадцать четыре жилы, и длинный, шагов на пять (4,8 м), телефонный кабель.
— Рыжий, ты пошто его? — удивился Лутошка, когда он вернулся с добычей.
— Увидишь, — пообещал он, захлопывая крышку и залезая в кабину. — Поехали. Место тихое, сам веди.
И Лутошка сразу про всё забыл, вцепившись обеими руками в руль, будто кто отнимает.
Хорошо, на въездах-выездах обыскивают его, а не машину, а уж домой въезжает совсем без обыска. Кабель он сначала положил в гараже, а потом, уже сняв наружную оболочку и расплетя на цветные проволочки, перенёс в свою повалушу. И теперь вечерами не просто курил со всеми в кухне, слушая чтение Лутошки, уже совсем почти правильное, а ещё делал оплётки. На руль, на ножи.
— Надо же, — покачал головой Тумак, глядя на его рукоделие. — До чего умственность доходит.
А Нянька сразу распорядилась, чтобы и обеих девчонок этому выучили. Ну, мужикам, понятно, учиться такому поздно, руки уже под одно что-то приспособлены, бабам некогда, им и шитья хватает, одёжа-то на работе так и горит, а девчонкам в самый раз. Лутошка надул было губы, что ремесло это шофёрское, но тут же сообразил, что если с ним согласятся, то ко всем его урокам добавится ещё и плетение, так совсем невпродых будет, и замолчал. И тут в общем споре, кому и чему учиться надоть, открылось, что Малуша с голосов читать почти научилась.
— Давай и её грамоте выучу, — предложил Гаор.
— Да не быват такого, чтоб девка по-умственному работала! — возмутилась Красава.
— А тебя жаба задушит, что не только твой выученный? — сразу возразила Большуха. — Давай, Рыжий, учи, коли не в тягость тебе.
Так что теперь — Гаор усмехнулся — по вечерам в кухне целая школа. И почему-то ему это нравится. А что? Ведь ни Малуша не глупее хозяйских дочек, ни Лутошка Гарда, так отчего же нет? Хозяин знает, но не мешает, Гард перед отъездом наверняка ведь с его разрешения отдал Лутошке все свои старые учебники, карандаши, ластики и прочую школьную мелочёвку. Нянька даже сундучок подо всё это в кухне выделила.
— Не нужно, чтоб на виду лежало, — объяснил ей Гаор, — а то мало ли что.
— И то, — сразу согласилась Нянька. — А так надо, достала им, а потом убрала.
Повезло и ему…
… Он пришёл в коридор за бумагой для обтирки и сразу полез рыться в старых журналах. Одна из статей показалась ему интересной, и он сдуру вместо того, чтобы втихую унести журнал и уже в гараже растеребить, разобрав по страницам, что сразу в работу, а что отнести в повалушу и почитать на ночь, прямо тут же сел на пол у развороченного ларя и стал читать. И зачитался. Вдруг ощутил, что кто-то стоит рядом и, повернув голову, увидел хозяйские сапоги. Выронив журнал, он вскочил на ноги, приготовившись к неизбежным оплеухам и поездке на «кобыле». Хозяин задумчиво оглядел его и кивнул своим мыслям.
— То-то обёртка порвалась, — насмешливо сказал хозяин.
И он понял, что влетел по-крупному. В последнем рейсе среди прочего он получил на складе небольшую, но увесистую бандероль на имя хозяина. Книги. Один угол обёртки оказался надорванным, а он неудачно сунул пачку в рундук, бандероль билась на поворотах о стенки, и когда он туда заглянул, книги лежали уже россыпью. Он гнал, как сумасшедший, выкроил время для ночёвки в лесу и почти всю ночь читал при свете костерка и фар. Книжки были детские, для малышей, и он заглатывал их одну за другой. Потом кое-как восстановил обёртку и довёз вполне благополучно. И вот… догадался, сволочь бритая. Он угрюмо потупился, разглядывая хозяйские сапоги. Будет бить или к Джадду отправит? Правда, тогда за порванную обёртку он уже получил две оплеухи, а за одно дважды не наказывают. Но это по закону, а хозяйская воля и по-другому может распорядиться.
— Значит, читать любишь? — насмешливо спросил хозяин.
Он промолчал. Ни рабу, ни солдату, ни бастарду что-то любить или не любить по своему выбору не положено.
— Ну, так хочешь читать, Рыжий? — уже с нажимом, требуя ответа, спросил хозяин.
И он не выдержал, вскинул голову.
— Да, хозяин.
— Тогда идём.
И его повели… прямиком к Джадду.
— Джадд, — гаркнул хозяин, — ставь «кобылу»!
— Да, хозяин, — невозмутимо откликнулся Джадд, откладывая очередной нуждающийся в починке кирзач и приступая к обязанностям палача.
Он молча ждал, помогать его не заставили, и на том спасибо.
— Плеть семихвостку, — распорядился хозяин.
Джадд позволил себе мимикой выразить удивление: семихвостка считалась самым сильным наказанием, но приказ выполнил.
— Ну, Рыжий, — серьёзным, даже торжественным тоном начал хозяин, — так и быть, сам решай. Ты читаешь, но тебя за это каждую декаду, или как из рейса вернёшься, будут пороть, по двадцать пять «горячих» и серьёзно, без туфты, понял, Джадд?
Джадд озадаченно кивнул. Хозяин говорил громко, и краем глаза Гаор видел, как поодаль собираются остальные рабы. Столь же удивлённые таким оборотом.
— Или, — хозяин уже откровенно насмешничал, — задницу свою драгоценную сбережёшь, но уже ни газет, ни журналов не увидишь. Выбирай, Рыжий.
Он подумал, что ослышался, и изумлённо
